Архиепископ Михаил (Мудьюгин)

Такое восприятие Церковью Священного Писания засвидетельствовано в православном катехизисе, в единодушных высказываниях отцов Церкви, наконец, в соответствующем определении 1-го Вселенского (Никейского) Собора, утвердившего в 325 г. канон библейских книг.

В течение двух тысячелетий, истекающих ныне со времени прихода в наш мир Господа Иисуса Христа, Священное Писание являлось предметом благоговейного почитания постоянно обращавшихся к нему проповедников и учителей христианской веры, особенно отцов Церкви, многие страницы творений которых буквально испещрены библейскими изречениями (см. например, творения св. Иоанна Златоуста или св. Григория Нисского).

Это неудивительно, ибо "слово Божье живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов и судит помышления и намерения сердечные" (Евр. 4:12).

Имея Божественное происхождение, Слово Божье дано нам с целью также божественной. Эта цель совпадает с целью воплощения Слова Отчего, Сына Божьего - спасение рода человеческого, о чем Он Сам многократно говорил: "Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин. 3:16); "Сын Человеческий ...пришел... чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих" (Мф. 20:28); "Сын Человеческий пришел... души человеческие.... спасать" (Лк. 9:50). Эта величайшая истина глубоко проникла в сознание не только учеников, непосредственных свидетелей земной жизни Спасителя, но и в церковное сознание всех последующих поколений, так ап. Павел, сам принадлежавший ко второму поколению учеников, писал своему ученику Тимофею предельно кратко, но с предельной ясностью: "Христос Иисус пришел в мир спасти грешников" ( 1 Тим. 1:15).

Не только новозаветная письменность, но и все ветхозаветное Писание дано человечеству Богом, Который и до Христа промыслительно открывал Себя избранному народу, дабы в нем, жившем в условиях языческого окружения, сохранить истинное богопочитание, знание единого, истинного Бога, Творца неба и земли и тем создать условия для пришествия в мир воплотившегося Слова, Господа и Спасителя мира: "Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, через Которого и веки сотворил" (Евр. 1:1-2).

В соответствии с высочайшим божественным происхождением Священного Писания и также с божественной целью его преподания оно, естественно, должно быть предметом благоговейного почитания и использования по прямому назначению. Оба эти вида человеческого, прежде всего, церковного ответа на любовь Бога, на Его попечение о нашем спасении совпадают, ибо несомненно высшим, наиболее достойным выражением и способом почитания всякой святыни, тем более Слова Божьего, является применение и употребление для цели, с какой святыня преподается, т.е. для спасения душ человеческих: "Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф. 5:15-16).

Но в жизни приходится различать внешнее от внутреннего, физическое от духовного, даже проводить границу между переживаниями при всей их взаимосопряженности и органическом единстве. Так, у ап. Павла мы находим одно из важнейших для нас разграничений: "Прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии" (1 Кор. 6:20).

Во многих приходах существует обычай читать за вечерним богослужением Евангелие, раскрывая его в алтаре на престоле. Священник стоит спиной к слушателям и, несмотря на открытые царские врата, не в состоянии донести до них текст в полном объеме, а если голос слабый или недостаточно отчетливое произношение, то чтение превращается в пустую формальность, в томительный обряд, лишенный всякого духовного содержания.

Несомненно, что основной, самой главной и единственной целью включения в богослужебное чинопоследование чтений евангельских, апостольских и ветхозаветных (паремий) является стремление к тому, чтобы Божие слово коснулось умов и сердец присутствующих. Это касается, как молящегося народа Божия (1 Петр. 2:10), так и тех, кто будучи еще далек от Бога, по промыслу Божию, в храме становится слушателем Слова, и тем самым воспринимает семя, которое при благоприятных условиях может произрасти и принести плод, м.б. даже сторицею (см. притчу о сеятеле, Мф. 13:3-9; Мк. 4:1-20; Лк. 8:4-15). И вот, если мы будем следовать принципу правдивости, которому присягнули в предисловии к настоящему труду, придется признать, что основной помехой делу благовестия является чтение Священного Писания на языке для многих малопонятном или совсем непонятным, на языке церковнославянском.

В самом деле, не только христиане, имеющие в душе хоть искру любви к Богу, ко Христу, пришедшему в мир, жившему в нем, страдавшему и воскресшему "нас ради и нашего ради спасения," но и любому непредвзятому человеку должна быть ясна мысль, в простоте изложенная ап. Павлом. "В церкви хочу лишь пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке.... Если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер" (1 Кор. 14:9,19).

Непонимание славянского текста Священного Писания обусловлено двумя причинами. Прежде всего это незнание церковнославянского языка посетителями храма по причине, хотя и сходства его с русским, но имеющего своебразную лексику и собственную грамматическую структуру. У людей, получивших церковное воспитание, дело обстоит лучше. Но у этого церковного меньшинства, сознание как бы скользит по поверхности славянского текста, который остается все же недоступным для понимания даже церковно-опытным слушателям.

Вторым обстоятельством, делающим славянские тексты, особенно ветхозаветные, непонятными русскому человеку, является низкое качество перевода. Ведь перевод Ветхого Завета на славянский язык осуществлялся в 10-11 веках не с еврейского оригинала, а с греческого перевода, а эти переводчики не всегда были на высоте положения. Например: "Яко еще и молитва Моя во благоволение их, пожерта быша при камени судии их. Услышатся глаголы мои яко возмогоша, яко толща земли проседется на земли, расточишася кости их при аде" (Пс. 140:5-7).

Соответствующий русский перевод, осуществленный в 19 веке непосредственно с еврейского языка, звучит следующим образом: "Мольбы мои - против злодейств их. Вожди их рассыпались по утесам и слышат слова мои, что они кротки. Как будто землю рассекают и дробят нас; сыплются кости наши в челюсть преисподней."

Сопоставление говорит само за себя, славянский текст настолько невразумителен, что приходится считать его браком, по какой-то причине допущенным неизвестным переводчиком. Брак возможен, в некоторой мере он сопровождает почти всякий, в том числе творческий труд. Вызывает изумление другое: в течение веков Церковь ничего не предпринимает для исправления таких погрешностей, которых именно в Псалтири, наиболее богослужебно применяемой ветхозаветной книге, особенно много. В результате изо дня в день чтецы должны воспроизводить никому, им самим в том числе непонятный набор слов, а слушатели обречены на безнадежные старания их уразуметь.

Как известно, утвержденный Церковью русский перевод Священного Писания был осуществлен и начал печататься в середине прошлого столетия под благотворным влиянием святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского, одного из самых просвещенных и деятельных иерархов того времени. Однако до сих пор во многих приходах нет ни одного экземпляра русско-язычной Библии - этой насущной для душ человеческих духовной пищи, а порой книга имеется, но зачем-то лежит на полке без употребления.

Эти отрицательные явления в сфере богослужебного применения Священного Писания коренятся в недооценке его значения как Божественного Откровения, нередко перерастающей в пренебрежительное к нему отношение, в его игнорирование. В самом деле, исповедуемый Вселенской Церковью богооткровенный характер Библии, общецерковное признание ее безоговорочного и спасительного воздействия остается достоянием догматики и святоотеческих трудов, но не затрагивает сознания широких масс православного народа, в том числе и духовенства.

В течение упомянутых десятилетий гонений и притеснений цена Библии на черном рынке (а где иначе можно было ее приобрести) достигала весьма значительной суммы. Отсутствие Священного Писания у верующих объяснялось дефицитом и дороговизной, хотя кто действительно жаждал Слова Божьего в этот период духовного голода (Ам. 8:11-12), тот находил его. Ведь человек, для которого Слово Божие является насущной духовной пищей, следуя примеру евангельского искателя жемчужин, готов продать все, что имеет, только бы приобрести эту величайшую драгоценность (Мф. 13:45-46). Времена изменились, Священное Писание переиздается и лежит на прилавках в храмах и в церковных лавках. Однако спрос невелик - он много меньше, чем на популярную "назидательную" литературу типа "Троицких листков," которая по своей духовной ценности несопоставима не только со Словом Божиим, но и с серьезными богословскими трудами.

Факт горестный, но несомненный: русский православный народ не знает Слова Божьего и не стремится, даже не считает нужным знать. Подавляющее большинство духовенства, пройдя его в семинарии (именно "пройдя", а не изучая), очень редко к нему обращается для домашнего чтения и даже проповедовать предпочитает на общеизвестные темы церковных праздников или житий чтимых святых. В такой ситуации Слово Божье может быть услышано народом в основном только благодаря чтению в храмах, которое фактически превращено в почти бесполезную и не имеющую никакого смысла процедуру.

Все церковные люди знают, что читать на амвоне, на клиросе, в алтаре, посредине храма следует неторопливо и громко, отчетливо и молитвенно. Тем не менее редкий или случайный посетитель храма при всем желании не может воспринять читаемый текст: чтецы, как правило, стоят на клиросе, и звук не может преодолеть преграду из икон, изолирующих чтеца от народа, тем более, что стоит он, конечно, к народу спиной и слышно его лучше всего не народу, и священнослужителю в алтаре. За неясное произношение, за недостаточную громкость, за чтение вполголоса с чтецов, дьяконов, а тем более - священников взыскивают крайне редко. В результате народ Божий ничего не слышит или, во всяком случае, не может воспринять и осознать то немногое, что все-таки доходит до слуха.

Люди идут в храм, желая осмыслить жизнь, услышать о Боге и от Бога нечто, что захватило бы и радовало бы душу, помогло бы встретиться с Тем, Кто сказал: "Я есть путь и истина и жизнь" (Ин. 14:6). Вместо этого посетитель храма слышит множество непонятных слов, да и те, как известно, не всегда доходят даже до слуха из-за недостатков их воспроизведения.

В результате в нашем народе - и среди верующих, и среди неверующих - утвердилось весьма распространенное и имеющее уже характер предубеждения мнение, что в богослужении заведомо ничего или почти ничего невозможно понять и что наибольшую важность и интерес в нем имеет обрядовая, внешняя сторона, хотя смысл как совокупности обрядовых действий, так и отдельных обрядов остается даже для постоянных посетителей тайной за семью печатями.

Естественно, о сознательном, благоговейном отношении к Слову Божьему, т.е. о его слышании и усвоении в стенах православного храма не идет и речи; не может православный человек и жаждать Откровения Божьего, Его святого Слова, ибо не осознает его божественной ценности и при существующей церковной практике осознать не в состоянии.

Архиепископ Михаил (Мудьюгин)